Вчера был чистый праздник Пресвятой Богородицы - Благовещение! Целый день хожу и пою любимую молитвочку "Богородице, Дево, радуйся".
Показываю вышитый оклад и часть нимба моей Грузинского Богородицы. Получается очень необычно, совершенно потрясающий эффект состаренной, умудренной жизнью штукатурки.
Под праздник, как всегда, мой любимый Шмелев, воспоминания о празднике семилетнего Вани Шмелева:
"Я просыпаюсь рано, а солнце уже гуляет в комнате. Благовещение сегодня!
В передней, рядом, гремит ведерко, и слышится плеск воды! "Погоди... держи
его так, еще убьется..." - слышу я, говорит отец. - "Носик-то ему прижмите,
не захлебнулся бы..." - слышится голос Горкина. А. соловьев купают, и я
торопливо одеваюсь.
Пришла весна, и соловьев купают, а то и не будут петь. Птицы у нас
везде. В передней чижик, в спальной канарейки, в проходной комнате -
скворчик, в спальне отца канарейка и черный дроздик, в зале два соловья, в
кабинете жавороночек, и даже в кухне у Марьюшки живет на покое, весь лысый,
чижик, который пищит - "чулки-чулки-паголенки", когда застучат посудой. В
чуланах у нас множество всяких клеток с костяными шишечками, от прежних
птиц. Отец любит возиться с птичками и зажигать лампадки, когда он дома.
... Мы идем от обедни. Горкин идет важно, осторожно: медаль у него на шее,
из Синода! Сегодня пришла с бумагой, и батюшка преподнес, при всем приходе,
- "за доброусердие при ктиторе". Горкин растрогался, поцеловал обе руки у
батюшки, и с отцом крепко расцеловался, и с многими. Стоял за свечным ящиком
и тыкал в глаза платочком. Отец смеется: "и в ошейнике ходит, а не лает!"
Медаль серебряная, "в три пуда". Третья уже медаль, а две - "за хоругви
присланы". Но эта - дороже всех: "за доброусердие ко Храму Божию". Лавочники
завидуют, разглядывают медаль. Горкин показывает охотно, осторожно, и все
целует, как показать. Ему говорят: "скоро и почетное тебе гражданство
выйдет!" А он посмеивается: "вот почетное-то, оно"
А во дворе сидит на крылечке Солодовкин с вязанкой клеток под черным
коленкором. Он в отрепанном пальтеце, кажется - очень бедный. Но говорит,
как важный, и здоровается с отцом за руку.
Солодовкин запускает руку под коленкор, там начинается трепыхня, и в
руке Солодовкина я вижу птичку.
- Бери в руку. Держи - не мни... - говорит он строго. - Погоди, а
знаешь стих - "Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда"? Так, молодец. А -
"Вчера я растворил темницу воздушной пленницы моей"? Надо обязательно знать,
как можно! Теперь сам будешь, на практике. В небо гляди, как она запоет,
улетая. Пускай!..
Я до того рад, что даже не вижу птичку, - серенькое и тепленькое у меня
в руках. Я разжимаю пальцы и слышу - пырхх... - но ничего не вижу. Вторую я
уже вижу, на воробья похожа. Я даже ее целую и слышу, как пахнет курочкой. И
вот, она упорхнула вкось, вымахнула к сараю, села... - и нет ее! Мне дают и
еще, еще. Это такая радость! Пускают и отец, и Горкин. А Солодовкин все еще
достаєт под коленкором. Старый кучер Антип подходит, и ему дают выпустить. В
сторонке Денис покуривает трубку и сплевывает в лужу. Отец зовет: "иди,
садовая голова!" Денис подскакивает, берет птичку, как камушек, и запускает
в небо, совсем необыкновенно. Въезжает наша новая пролетка, вылезают наши и
тоже выпускают. Проходит Василь-Василич, очень парадный, в сияющих сапогах -
в калошах, грызет подсолнушки. Достает серебряный гривенник и дает
Солодовкину - "ну-ка, продай для воли!". Солодовкин швыряет гривенник,
говорит: "для общего удовольствия пускай!" Василь-Василич по-своему пускает
- из пригоршни.."
Лужи и слуховые окна пускают зайчиков: кажется, что и солнце играет с
нами, веселое, .как на Пасху. Такая и Пасха будет!
Пахнет рыбными пирогами с луком. Кулебяка с вязигой - называется
"благовещенская", на четыре угла: с грибами, с семгой, с налимьей печенкой и
с судачьей икрой, под рисом, - положена к обеду, а пока - первые пироги.
Звенят вперебойку канарейки, нащелкивает скворец, но соловьи что-то не
распеваются, - может быть, перекормлены?
... Вечер золотистый, тихий. Небо до того чистое, зеленовато-голубое, -
самое Богородичкино небо. Отец с Горкиным и Василь-Василичем объезжали
Москва-реку: порядок, везде - на месте. Мы только что вернулись из-под
Новинского, где большой птичий рынок, купили белочку в колесе и чучелок.
Вечернее солнце золотом заливает залу, и канарейки в столовой льются на все
лады. Но соловьи что-то не распелись. Светлое Благовещенье отходит. Скоро и
ужинать. Отец отдыхает в кабинете, я слоняюсь у белочки, кормлю орешками."
Показываю вышитый оклад и часть нимба моей Грузинского Богородицы. Получается очень необычно, совершенно потрясающий эффект состаренной, умудренной жизнью штукатурки.
Под праздник, как всегда, мой любимый Шмелев, воспоминания о празднике семилетнего Вани Шмелева:
"Я просыпаюсь рано, а солнце уже гуляет в комнате. Благовещение сегодня!
В передней, рядом, гремит ведерко, и слышится плеск воды! "Погоди... держи
его так, еще убьется..." - слышу я, говорит отец. - "Носик-то ему прижмите,
не захлебнулся бы..." - слышится голос Горкина. А. соловьев купают, и я
торопливо одеваюсь.
Пришла весна, и соловьев купают, а то и не будут петь. Птицы у нас
везде. В передней чижик, в спальной канарейки, в проходной комнате -
скворчик, в спальне отца канарейка и черный дроздик, в зале два соловья, в
кабинете жавороночек, и даже в кухне у Марьюшки живет на покое, весь лысый,
чижик, который пищит - "чулки-чулки-паголенки", когда застучат посудой. В
чуланах у нас множество всяких клеток с костяными шишечками, от прежних
птиц. Отец любит возиться с птичками и зажигать лампадки, когда он дома.
... Мы идем от обедни. Горкин идет важно, осторожно: медаль у него на шее,
из Синода! Сегодня пришла с бумагой, и батюшка преподнес, при всем приходе,
- "за доброусердие при ктиторе". Горкин растрогался, поцеловал обе руки у
батюшки, и с отцом крепко расцеловался, и с многими. Стоял за свечным ящиком
и тыкал в глаза платочком. Отец смеется: "и в ошейнике ходит, а не лает!"
Медаль серебряная, "в три пуда". Третья уже медаль, а две - "за хоругви
присланы". Но эта - дороже всех: "за доброусердие ко Храму Божию". Лавочники
завидуют, разглядывают медаль. Горкин показывает охотно, осторожно, и все
целует, как показать. Ему говорят: "скоро и почетное тебе гражданство
выйдет!" А он посмеивается: "вот почетное-то, оно"
А во дворе сидит на крылечке Солодовкин с вязанкой клеток под черным
коленкором. Он в отрепанном пальтеце, кажется - очень бедный. Но говорит,
как важный, и здоровается с отцом за руку.
Солодовкин запускает руку под коленкор, там начинается трепыхня, и в
руке Солодовкина я вижу птичку.
- Бери в руку. Держи - не мни... - говорит он строго. - Погоди, а
знаешь стих - "Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда"? Так, молодец. А -
"Вчера я растворил темницу воздушной пленницы моей"? Надо обязательно знать,
как можно! Теперь сам будешь, на практике. В небо гляди, как она запоет,
улетая. Пускай!..
Я до того рад, что даже не вижу птичку, - серенькое и тепленькое у меня
в руках. Я разжимаю пальцы и слышу - пырхх... - но ничего не вижу. Вторую я
уже вижу, на воробья похожа. Я даже ее целую и слышу, как пахнет курочкой. И
вот, она упорхнула вкось, вымахнула к сараю, села... - и нет ее! Мне дают и
еще, еще. Это такая радость! Пускают и отец, и Горкин. А Солодовкин все еще
достаєт под коленкором. Старый кучер Антип подходит, и ему дают выпустить. В
сторонке Денис покуривает трубку и сплевывает в лужу. Отец зовет: "иди,
садовая голова!" Денис подскакивает, берет птичку, как камушек, и запускает
в небо, совсем необыкновенно. Въезжает наша новая пролетка, вылезают наши и
тоже выпускают. Проходит Василь-Василич, очень парадный, в сияющих сапогах -
в калошах, грызет подсолнушки. Достает серебряный гривенник и дает
Солодовкину - "ну-ка, продай для воли!". Солодовкин швыряет гривенник,
говорит: "для общего удовольствия пускай!" Василь-Василич по-своему пускает
- из пригоршни.."
Лужи и слуховые окна пускают зайчиков: кажется, что и солнце играет с
нами, веселое, .как на Пасху. Такая и Пасха будет!
Пахнет рыбными пирогами с луком. Кулебяка с вязигой - называется
"благовещенская", на четыре угла: с грибами, с семгой, с налимьей печенкой и
с судачьей икрой, под рисом, - положена к обеду, а пока - первые пироги.
Звенят вперебойку канарейки, нащелкивает скворец, но соловьи что-то не
распеваются, - может быть, перекормлены?
... Вечер золотистый, тихий. Небо до того чистое, зеленовато-голубое, -
самое Богородичкино небо. Отец с Горкиным и Василь-Василичем объезжали
Москва-реку: порядок, везде - на месте. Мы только что вернулись из-под
Новинского, где большой птичий рынок, купили белочку в колесе и чучелок.
Вечернее солнце золотом заливает залу, и канарейки в столовой льются на все
лады. Но соловьи что-то не распелись. Светлое Благовещенье отходит. Скоро и
ужинать. Отец отдыхает в кабинете, я слоняюсь у белочки, кормлю орешками."